Георг Бредиг

Биография

Георг Бредиг родился в городке Глогау в Нижней Силезии (теперь Глогов, Польша) в купеческой еврейской семье. Единственный сын (при четырёх дочерях) Георг был окружён заботой. Особое влияние оказал на него дядя матери, книготорговец и меломан, прививший мальчику любовь к книгам и к музыке (Бредиг был хорошим скрипачом, а его редкую начитанность отмечали все современники). Очень рано Георг заинтересовался химией, ставил дома опыты, соседи дразнили его «аптекарем». Способный и добросовестный мальчик хорошо учился и в 1886 г. успешно закончил единственную в городе гимназию, принадлежавшую тогда иезуитам. Как отличник он был удостоен особой чести – говорить от лица абитуриентов на выпускном акте. (Эта традиция сохраняется и ныне, но школьники теперь не столь почтительны: произнесение актовой речи воспринимается выпускниками уже не как честь, а как лишняя забота).

Отец был в состоянии поддерживать сына в течение всех его студенческих лет, и Бредиг, начав с Фрайбурга, переехал на следующий семестр в Берлин, а ещё позже – в Лейпциг. Родители очень хотели, чтобы сын стал врачом, и ради них он записался в Берлинском университете ещё и на медицинский факультет, но слушал лишь лекции по физиологии. Эти знания ему потом тоже пригодились (вообще, впоследствии коллеги считали его ходячей энциклопедией), но любовь к химии взяла верх. В Берлине Бредиг знакомится с первыми томами „Zeitschrift für physikalische Chemie“ – этот международный журнал с 1887 года начали издавать Вильгельм Оствальд и Я.Г. Вант-Гофф, оформив этим выделение физической химии в самостоятельную науку. Воодушевлённый перспективами, которые открывались в новой области, Бредиг перебирается к Оствальду в Лейпциг и весной 1894 года заканчивает там университет. Его выпускную работу на соискание степени доктора философии Оствальд называет «лучшей из диссертаций, которые я когда-либо встречал». 25-летний доктор стажируется затем у Сванте Аррениуса в Стокгольме и у Вант-Гоффа в Амстердаме. Здесь у него завязывается тесная дружба с учеником Вант-Гоффа Эрнстом Коэном, впоследствии известным профессором в Утрехте.

С осени 1895 г. Бредиг – ассистент Оствальда в Лейпциге. В насыщенной идеями атмосфере знаменитого физико-химического института Бредиг делает своё первое крупное открытие – находит способ получения чрезвычайно раздробленных металлов посредством электрического разряда между металлическими прутками, погружёнными в жидкость. Книга «Неорганические ферменты. Получение коллоидных металлов электрическим путём и исследование их каталитических свойств» приносит ему научную известность и место приват-доцента при кафедре Оствальда.

В это же время Бредиг переходит в христианство (протестантство) – шаг весьма распространённый среди тех евреев, которые стремились слиться с основным населением страны, где они жили. Это часто случалось тогда в России, но, кажется, ещё чаще в Германии. (Карла Маркса крестили в 1824 году, чтобы он получил право посещать немецкую школу. В те времена это был однозначно вынужденный шаг.) Тогда же, в январе 1901 г. Бредиг женится на хорошей еврейской девушке из Силезии, Розе Френкель. Молодой приват-доцент имеет уже больше 40 научных публикаций и очень хорошую репутацию, так что приглашение на должность «планового» (т.е. оплачиваемого государством) экстраординарного профессора не заставило себя ждать; оно последовало из Хайдельберга.

Приглашение в Хайдельберг было тем более кстати, что работа при Оствальде – который отнюдь не был лёгким человеком! – становилась всё более в тягость. Точно так же, как в своё время Вальтер Нернст, Бредиг был рад освободиться от подчинения Оствальду и обрести самостоятельность. Уважение к своему учителю он при этом сохранил; впоследствии (в 1920г.) именно он издал труды Оствальда в основанной последним известной серии «Классики точного естествознания».

Годы в Хайдельберге были для Бредига особенно плодотворными. Он успешно работал «на стыках» катализа, коллоидной химии, органической и биологической химии, сумел вырастить многих учеников (крупнейший из них – Казимир Фаянс, позже прославившийся работами по химии радиоактивных элементов), начал издавать серию «Прикладная физическая химия». Здесь же появились на свет дети – в июне 1902 г. сын Макс, названный так в честь своего деда, а в январе 1903 г.  дочь Марианна. Обоих крестили в евангелической церкви Хайдельберга.

С осени 1911 г. Бредиг занимает кафедру физической химии в Высшей Технической Школе (ВТШ) в Карлсруэ — его пригласили на место передвинувшегося в Берлин его почти земляка (тоже из Силезии, но из Бреслау) и друга Фрица Габерa. В Карлсруэ работа тоже пошла хорошо, но была прервана войной, которую позже назвали мировой, а ещё позже — первой мировой. В военное время Бредиг – он с юности был признан непригодным к воинской службе – преподавал и за себя и за ушедших на фронт младших коллег, вёл технологические работы и добровольно помогал в госпитале, устроенном в помещениях ВТШ.

Первые послевоенные годы были тяжёлыми не только материально, но и морально. Как Бредиг с горечью писал Сванте Аррениусу (17 февраля 1920 года), «по студенчеству идёт фанатичная волна антисемитизма». В ноябре 1919 г., когда в ВТШ встал вопрос о замещении кафедры технической химии, на вакантное место пригласили было крещёного еврея Макса Майера, ученика вышедшего на пенсию профессора технической химии. Узнав об этом, студенческий союз обратился к ректору и сенату (совету) с протестом, в котором в частности стояло: «Война показала, как евреи сумели закрепить для себя и своих все посты, захватить власть, почёт и деньги, в то самое время как арийцы и германцы, не щадя жизни, защищали отечество в окопах… Теперь они [евреи] протягивают свои жадные руки к нашим немецким высшим школам».

Антисемитская атака вызвала отпор сената, Министерства образования Бадена и союза студентов-евреев. Тогда зачинщики обратились непосредственно к Майеру, после чего тот сам не решился принять приглашение. Сражение, однако, закончилось вничью, потому что сенат избрал на кафедру другого еврея (Пауля Ашкенази) уже работавшего тогда в ВТШ Карлсруэ. Бредиг во время этой истории был деканом химического факультета и расхлёбывал её с отвращением. Чтобы остудить страсти, ему пришлось на время просто закрыть факультет и прекратить занятия и зачёты.

Осенью 1922 года Бредига выбрали ректором ВТШ. Традиционную вступительную речь (о своей науке) он закончил общими соображениями, которые и ныне звучат злободневно; вот несколько отрывков:

«Человек есть мера всех вещей, или лучше божество, которое живёт в сознании всех народов. Чтобы это сознание, в конце концов, сделалось бы духовным единением человечества и всех наций,- было стремлением всех истинно великих мыслителей». «Ненависть и отчаяние сделали народы чуждыми друг другу, и каждый, кто хочет предостеречь соотечественников от этого слепого безумия преследуемой фуриями Европы, подпадает под подозрение, что он не патриот. И всё же: кто любит свой народ больше? Тот, кто налетая головой на стену считает единственным средством новые кровавые жертвы соотечественников? Или тот, кто хочет добиться для своего народа свободы духовными средствами и в честной работе?… Исход недавней войны показывает, что речь мечей и пушек – это фальшивый божий суд… Человек нового времени должен научиться ковать иное, не кровавое оружие. Сюда должна быть направлена работа академической молодёжи всей Европы… Подобно тому, как сто лет назад Германия, ныне Европа стоит перед той же проблемой, проблемой европейского единства. Во всех европейских странах национальная гордость считается святой вещью… Наша Германия для нас выше всего, но неизбежна проблема «Соединённых Штатов Европы». Они здесь будут когда-нибудь – или здесь не будет Европы!… Сейчас самое время для академической молодёжи всех европейских стран увидеть проблему и повести народы к разумному решению. Если европейская академическая молодёжь этого не поймёт, руководство возьмут другие силы. Мы будем стоять тогда у могилы европейской культуры».

Эта речь была мужественным поступком: Бредиг знал – это свидетельство коллеги, – что в поверженной и униженной Германии – он и сам считал Версальский договор «вампирским» – эта речь вызовет раздражение и у вернувшихся с фронта солдат и у поднявших голову националистов.

Последствия не замедлили сказаться. Некий числившийся аптекарем национал-социалист попросил у ВТШ помещение для своего доклада о Версальском мире.

Бредиг, как ректор, отказал. В сенат, однако, поступил запрос о причинах отказа; Бредиг пояснил, что аптекарь – «национал-социалистский агитатор худшего толка». Аптекарь обратился в суд Карлсруэ с жалобой на оскорбление личности – и суд приговорил Бредига к уплате 20 марок и стоимости процесса! Городская газета назвала дело чисто политическим: не будь Бредиг евреем, возмущённо писал корреспондент, суд бы его оправдал. Лишь после апелляции в Верховный суд Бадена и вмешательства Баденского министра юстиции оскорбительное решение суда было отменено – уже в феврале 1925 года.

Первые послевоенные годы, ректорство, тяжба с национал-социалистами стоили Бредигу много крови и здоровья. Потом жизнь, казалось, вновь наладилась. Здоровье стало поправляться, работа шла, к 60-летию был издан юбилейный том «Zeitschrift für physikalische Chemie», составленный из статей учеников и друзей Бредига. Сын получил хорошее химическое образование и работу, дочь училась в Берлине…

Но наступил 1933 год. Вряд ли Бредиг понимал, что означает приход Гитлера к власти. В начале марта умерла любимая жена Роза, и ему было и без того плохо. В конце месяца в печати появляются неистовые призывы к бойкоту евреев. А с апреля начинается создание законодательной основы для их преследования. 7 апреля – под лживым названием «Закон о восстановлении института государственных служащих» (Gesetz zur Wiederherstellung des Berufsbeamtentums) – было объявлено о принудительном увольнении всех неарийцев и коммунистов занимающих государственные должности; 11 апреля – закон о запрещении для этих же категорий лиц заниматься юридической практикой, 25 апреля – «Закон против переполнения немецких школ и высших учебных заведений», введший процентную норму для евреев (1,5%). Одновременно появились постановления о запрете врачам-евреям работать при больничных кассах. Всё это шло на фоне многочисленных случаев насилия по отношению к евреям и расцвета антисемитских изданий.

Не обошли и Бредига: на «еврейского профессора» посыпались доносы насчёт его «ненемецкого и очень вредного настроения». Не зная о них, но понимая, что в ВТШ работать уже не дадут, Бредиг в июне подаёт в Министерство прошение о выходе на пенсию с 1 октября 1933 года, т.е. с 65 лет.

В июле 1933 г. директору химического института в Хайдельберге, профессору Карлу Фройденбергу, хорошему товарищу Бредига, пришло письмо из Америки от высокопоставленного коллеги из фирмы Дюпон: «Я хотел бы получить список способных химиков Германии, которые в силу нынешних обстоятельств не имеют возможности дальше работать по специальности…. Я намерен привлечь к этому списку внимание моих друзей из химической промышленности США. Так я мог бы в какой-то мере помочь моим коллегам в Германии, попавшим в беду». Фройденберг сразу предлагает Бредигу включить в этот список сына Макса, пока ещё успешно работающего в одной берлинской фирме. Бредиг тотчас откликается длинным письмом со сведениями о людях, нуждающихся в помощи. Относительно возможной эмиграции сына он говорит: «Решение разделить нас океаном и ему и мне достанется нелегко. Однако это быть может нужно, и конечно только обоснованный страх впасть в трудности с пропитанием составляет довод, с которым приходится считаться. В общем, я, несмотря на всё, ещё цепляюсь за мою мачеху-родину и рассматриваю вынужденный отъезд как тяжёлое несчастье».

Ответ на прошение о «нормальном» выходе на пенсию затягивался. Бредига вызвали на допрос; в своём «деле» он разглядел и ректорскую речь. Нацистский чиновник поразился упорству, с которым Бредиг отстаивал высказанные там взгляды. В письменном объяснении Бредига говорится: «Я могу доказать проживание моих предков в Германии с отцовской стороны по меньшей мере в трёх, с материнской – в пяти поколениях… Я всегда ощущал себя немецким гражданином и человеком немецкой культуры, вне её я не могу мыслить своего существования. Для меня поэтому, само собой разумеется, что я всегда хотел и хочу лишь блага немецкому народу, что я чувствую, следовательно, национально, хотя по понятным причинам я могу согласиться не со всеми положениями NSDAP, именно в частности не с лишением равноправия и не с отнятием принадлежности к немцам (Entdeutschung) для немецких неарийцев». В конце сентября решение Министерства о пенсии Бредигу (12600 марок в год) было наконец принято.

1934 год проходит сравнительно спокойно, Бредиг даже пытается возобновить исследования в частной лаборатории – явно не желая видеть, что прежний мир, к которому он привык, уже рухнул. Марианна между тем в августе 1934 г., переходит в иудаизм и выходит замуж за еврея банкира Виктора Гомбургера, а отец оставляет казенную квартиру при своем бывшем институте и переселяется поближе к дочери.

В сентябре 1935 года издаются «Закон о гражданстве» и «Закон о защите немецкой крови и немецкой чести» – расистские «Нюрнбергские законы», лишившие юридических прав евреев, их детей и внуков (по закону различались «евреи» и «помеси» 1-ой и 2-ой степени). Людей вокруг становится меньше, многие соплеменники, в частности К. Фаянс эмигрируют. Макс на хорошем счету в своей берлинской фирме, но в 1936 г. он остаётся там единственным евреем и понимает, что откладывать отъезд уже нельзя. Осенью 1937 при поддержке Фройденберга Макс отплывает в США; там его встречает Фаянс и помогает устроиться на работу. Однако отец всё ещё не решается оставить «мачеху-родину», и дочь с мужем остаются при нём. Проходит еще чуть больше года. Во время всегерманского погрома 9-10 ноября 1938, мрачно-знаменитой «кристальной ночи», семидесятилетнего старика заставили целый день простоять лицом к стене в холодной конюшне казармы в Карсруэ. Банк зятя разрушен и разграблен, а сам он отправлен в Дахау. Теперь Бредиг наконец начинает слышать доводы детей и подает заявление на выезд в Голландию, уже как Саломон Георг Бредиг; предписанное законом для евреев добавочное имя Израэль (для женщин — Сара) он, видимо из протеста, заменяет на имя своего деда. Начинаются месяцы ожидания. Разрешение на выезд дали 29.7.1939. В Голландии старый верный друг Эрнст Коэн хлопочет перед королевой о въездной визе. Фройденберг, который навестил тогда Бредига в Карлсруэ, вспоминал потерянного старого человека посреди большой комнаты с пустыми полками по всем стенам: библиотека была уже продана. Бредиг очень боялся, чтобы встреча с ним не повредила гостю.

В конце 1939 Бредиг оставляет родину. Он прибывает в Утрехт, откуда Коэн чуть ли не силой заставляет его отправиться к сыну в Нью-Йорк – как раз перед вторжением немцев в Голландию.

Тем временем канцелярская машина в Германии функционирует чётко: 6 июня 1940 года в Министерстве внутренних дел Бредига, как эмигранта, лишают немецкого гражданства и рассылают извещения всем заинтересованным организациям. В архиве Лейпцигского университета на деле о присуждении Бредигу степени доктора философии стоит штамп: «Немецкое гражданство объявлено утраченным. Степень доктора отнята 19.8.1940». Пенсию перестали выплачивать ещё раньше, с 19 июня.

В октябре 1940 г. всех евреев Бадена, в том числе семейство Гомбургеров депортируют в лагерь Гурс на юге Франции на границе с Испанией.

Отчаянные хлопоты Макса, старавшегося спасти сестру и зятя, оказались успешными, им удалось уехать в Нью-Йорк. (Все-таки это был еще 1941-й; конференция в Ванзее, западная окраина Берлина, где была принята резолюция об „окончательном решении еврейского вопроса“ состоялась в январе 1942).

Встреча с дочерью стала последней радостью изгнанника. Он умер в больнице после операции аппендицита. Среди его последних слов прозвучало: «Быть может мир всё же ещё станет хорошим»

Что ж, по тем временам, почти что happy end. Георг Бредиг умер «естественной смертью»; «Нью Йорк Таймс» от 28.4.1944 поместила его некролог с портретом. Спасший Бредига Эрнст Коэн погиб в этом же году в Освенциме (на Западе говорят Aушвиц).

Дети Бредига – в отличие от отца – имели время на адаптацию к новой жизни. После смерти отца Макс Бредиг женился, сына назвали – в честь деда – Джоджем. Он живет в Нью-Йорке.